Тишину в комнате разорвал истошный крик будильника. Я открыл глаза. Или я подумал, что открыл их. Я не понимал, проснулся я или еще сплю, жив или умер. Вокруг меня была непроглядная темнота, густая и черная, как деготь. Без разницы, были мои глаза открыты или закрыты. Жуткое ощущение, будто ты можешь протянуть руку и потрогать бесконечность, чего мне совсем не хотелось делать. Как я узнал чуть позже, фотограф, с которым я путешествую, решил встать до рассвета и поснимать звезды. Но резко раздумал, вырубил будильник и снова завалился спать. Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, где я нахожусь. Мы ночуем под боком у грузной русской печки в старом деревянном доме, что находится примерно в часе езды на запад от Петрозаводска, или в 60 километрах в сторону от E105.
Мы в маленькой деревеньке Кинерма с населением в пять человек. Четверо из них — семья Калмыковых.
Последние десять лет Надежда Калмыкова работает над тем, чтобы сохранить это старинное карельское поселение — единственное, дошедшее до наших дней. Деревня большей частью осталась в том виде, какой она была 150 лет назад, чему способствовало стечение обстоятельств. Но главным образом — то, что рядом нет озера или речки, а потому не нашлось желающих превратить деревеньку в дачный поселок. Кроме того, в Кинерме раньше находилась единственная чудотворная икона на весь район. «Я уверена, что именно она хранит нас», — считает Надежда.
Мы остановились в 120-летнем карельском доме, который был перестроен так, чтобы в нем могли разместиться 14 человек, что частенько случается. Калмыкова готовит на всех и убирается в доме, а также вместе с мужем и сыновьями водит туристов на экскурсии.
«В типичном карельском доме люди размещались под одной крышей вместе со скотиной, — объясняет Калмыкова. — В доме было отапливаемое помещение, где жила семья, и холодная половина для животных и птицы. Над хлевом находился сенник, который проветривался естественным способом, и корма оставались сухими. Дома строились именно таким образом из-за сурового климата: пока были запасы воды, можно было несколько дней не выходить на улицу».
В нашем доме на месте сенника Калмыкова оборудовала маленький, со вкусом обустроенный музей, экспонаты в котором подписаны на трех языках (русский, карельский и английский). Музей дает представление об истории поселения, карельской архитектуре и традиционном укладе жизни.
Днем Михаил упросил Калмыкову отправить сыновей истопить баню, чтобы мы расслабились в парной. После вкусного ужина, состоявшего из местной форели, картошки и морковного салата, а также пары стопок водки «для настроения», мы, спотыкаясь, побрели в надвигающихся сумерках вниз по холму к бане по-черному. Мне сказали, что ее называют так потому, что в ней нет дымохода, и, когда ее топят дровами, дым чернит ее стены и потолок.
Позднее, когда мы были вынуждены выскочить из раскаленного помещения и дать ему немного проветриться, я осознал настоящую причину того, что баня называется черной. Из-за способа, которым ее протапливают, внутри бани накапливается столько угарного газа, что вы можете запросто отправиться на тот свет.
Мы разделись донага, и наши тела с потом начали изгонять шлаки, накопившиеся за первую неделю путешествия. Я был до полусмерти исхлестан вениками, а потом мы плескались и мылись в клубах обжигающего пара. А после выползли в чем мать родила, одурманенные угаром и жаром, в черную ночь, чтобы подивиться на звезды, обсыпавшие небо над Кинермой. Очевидно, в состоянии помутнения рассудка Михаил и завел будильник на время, в какое совершенно нереально было сделать что-либо, кроме как снова лечь спать.
Первая неделя Spine of Russia (1552 километра пути) отмечена следующими примечательными деталями: норвежская пицца необъятных размеров, лучший среди всех отелей мира завтрак в Scandic Kirkenes, треска, морошковый ликер, Мадонна и ее American Life, блинчики, пшенная каша с яблоком и тыквой, The Beatles, осетинский мясной пирог, кино, Ван Моррисон, черный чай и ментос, бабаевский шоколад, Амос Ли, борщ.