О карьере фотомодели. Глава, в которой наша героиня покидает родной дом, находит работу, заново учится ходить, бегает по лесам нагишом и открывает для себя секс
Вернувшись с Парижской недели моды в редакцию американского Vogue в Нью-Йорке, я оказываюсь под завалами бумажной работы. Поскольку я категорически отказываюсь весь день смотреть на экран компьютера, на моем столе высится сугроб из распечатанных электронных писем. Бюджетные сметы предстоящих съемок с их постоянно растущими расходами ждут, пока я распоряжусь их уменьшить. Лоток забит портфолио претенденток, которых сегодня рекламируют не иначе как «новую Дарью», «Кейт» или «Наоми» и никогда – как девушек с ярко выраженной индивидуальностью. Здесь же – настойчивые призывы срочно написать предисловие к фотоальбому и придумать дизайн сумки с рисунками моих кошек, поскольку Баленсиага сгорает от нетерпения.
Недельная нервотрепка в парижских пробках, просмотр более чем трех десятков коллекций прет-а-порте, затем марш-бросок на юг Франции, на короткую съемку с моей любимицей, моделью Натальей Водяновой, и актером Майклом Фассбендером (до сих пор краснею, вспоминая его в фильме «Стыд»), где я застреваю в лифте отеля и теряю в аэропорту багаж… Я без сил. Между тем, от меня ждут, что я сейчас же займусь оформлением витрин Prada к ежегодной выставке Института костюма в Музее Метрополитен и перелопачу горы крупных планов Киры Найтли в новой экранизации «Анны Карениной» Толстого, поскольку она, возможно, украсит обложку нашего октябрьского номера.
Одновременно я должна найти день, который устроит и Леди Гагу, и фотографов Мерта и Маркуса, чтобы они могли провести фотосессию для обложки нашего главного, сентябрьского номера. В этом году – и это важно вдвойне – он посвящен 120-летию Vogue и выйдет более чем на 900 страницах.
«Многозадачность» – кажется, так это называют. В любом случае, все это далеко от той беззаботной карьеры модели, которую я воображала себе подростком, оценивая фотографии девушек из Vogue на фоне сельских изгородей и с мечтательными взглядами, устремленными на коров. И еще дальше – от того мира, который я открыла для себя, перебравшись из родного дома на новые пастбища более полувека тому назад.
В начале 1959 года я села на поезд и приехала в Лондон. Весь мой нехитрый скарб умещался в красивом новеньком чемодане из голубого пластика. Столица, дышащая историей, уже готовилась превратиться в мегаполис – каким она и является сегодня. Район Ноттинг-Хилл, куда лежал мой путь, был прочно оккупировали чернокожими гостями, которые недавно перебрались в Лондон из заморских британских владений – из Тринидада и с других Карибских островов. Высокие, элегантные викторианские особняки, каждый со своим впечатляющим входом и крыльцом, безжалостно разделили на клетушки, которые по бешеным ценам сдавали в аренду большим иммигрантским семьям и нищим студентам. В воздухе витало напряжение.
Мы с Анжелой сняли студию в одном из таких переоборудованных домов в Палас-Гарденс-Террас. У нас была большая комната на втором этаже, с двумя узкими кроватями, открытым камином и умывальником. Из техники была газовая плита со счетчиком и электрическая конфорка для варки яиц или подогрева несложных блюд вроде вареных бобов. На стене в коридоре висел телефон общего пользования. Арендная плата составляла четыре фунта в неделю на двоих. Последний автобус до дома уходил в десять тридцать, и если я проводила вечер в городе или задерживалась на работе допоздна, всегда страшно нервничала по этому поводу. Примерно в то же время происходили пресловутые расовые беспорядки в Ноттинг-Хилл, когда банды «черных» и «белых» устраивали друг на друга засады, вооружившись бритвами и бутылками с зажигательной смесью.
Я стала работать официанткой в Stockpot на Бэзил-стрит в Найтсбридже, буквально в двух шагах от знаменитого универмага Harrods . Моя подруга Панчитта – актриса, которая подрабатывала в Stockpot , – договорилась с его владельцем Тони о собеседовании для меня. Это было бистро в традиционном европейском стиле, с толстыми оплавленными свечами в пузатых бутылках из-под кьянти, оплетенных соломкой, и красно-белыми клетчатыми скатертями. Разве что столы были из лакированной сосны, а вместо стульев – скамейки. Здесь успели поработать все симпатичные девушки Лондона – скромные юные леди из респектабельных семейств английской провинции, помешанные на тряпках модницы, капризные начинающие актрисы с ульями на голове и бледно-розовой помадой на губах – каждая по-своему очаровательная и выбранная лично Тони, который считал себя подарком для женщин.
У официанток не было формы – мы просто надевали фартук в сине-белую полоску поверх повседневной одежды. Stockpot был неформальным и недорогим заведением. Вплотную к кассе примыкал прилавок с плитой, на которой готовили омлеты по вкусу посетителей – с экзотическими добавками в виде итальянского сыра, помидоров и ветчины. Это был так называемый омлет-бар. Порой меня ставили туда работать, но я всегда шла неохотно, потому что мои кулинарные способности оставляли желать лучшего. Да что там, я до сих пор так и не научилась готовить омлет.
Девушки со скромным достатком, но мечтой о роскошной жизни и приятелях на красивых иномарках выбивались из сил на этой работе, а получали за нее сущие гроши. Кухней заведовали два повара-киприота с весьма буйным нравом, которые считали нас никуда не годными официантками (что было недалеко от истины). Случалось, разгневанные шефы швыряли в нас разделочными ножами. Несмотря на это, график работы нас устраивал, позволяя будущим моделям и актрисам (кажется, британская старлетка Сюзанна Йорк тоже начинала здесь) посещать кастинги и кинопробы.
В перерывах между сменами в Stockpot мы встречались в знаменитом универмаге Fortnum & Mason на Пикадилли, который гордился своим почетным статусом официального поставщика Ее Величества. Там мы потягивали послеобеденный чай и наблюдали за показом мод, который проходил рядом. Это было наше любимое зрелище. Меня поражало, как двигались модели – с кошачьей грацией, чуть выгибаясь назад; как они замирали на мгновение, поворачивались, а затем шли обратно, изящно лавируя между столиками и элегантно сжимая в руках перчатки.
Вскоре я сама стала завсегдатаем на вечерних занятиях в модельной школе Черри Маршалл на Гросвенор-стрит. По соседству, на «Уголке ораторов» возле триумфальной арки Марбл-Арч, шли бесконечные митинги под лозунгом «Запретить бомбу», организованные борцами за ядерное разоружение – серьезными, в роговых очках и дафлкотах. А на другом конце улицы леди Докер, самая богатая женщина на земле, колесила по Баркли-сквер на своем золотом «Роллс-Ройсе», салон которого был отделан норкой.
Всего за пару недель меня должны были научить наносить макияж, укладывать волосы, красиво ходить на шпильках. В те времена это называлось правильной осанкой, хотя я не припомню, чтобы мы таскали на голове стопки книг или что-то вроде этого. Еще нас учили делать реверанс, что было полезно для начинающих актрис, но совсем не обязательно для остальных. Наконец, мы учились ходить по подиуму, делать тройной разворот, правильно расстегивать пуговицы и скидывать пальто с плеч – и все это не прерывая скольжения и улыбаясь, улыбаясь, улыбаясь… Честно говоря, у меня это не очень хорошо получалось. Координация движений всегда была моей проблемой. Однако, как ни странно, по истечении двух недель меня все-таки включили в каталоги модельных агентств.
В отличие от нынешних дней, когда над образом работают десятки специалистов, модель времен моей молодости сама подводила глаза карандашом, выщипывала брови, красила губы. Ей приходилось самой укладывать волосы, зачесывая их назад и убирая в аккуратный шиньон, или же подкручивать кончики вверх, в стиле «флик-ап», как это было модно. Визажистов и парикмахеров, которые специализировались на фотосъемке, просто не существовало. Каждая модель должна была иметь собственный модельный саквояж, и то, что она в него клала, было архиважно. Такой профессии, как стилист, еще не придумали, так что, чем богаче были аксессуары, тем больше было шансов получить работу – поэтому приходилось таскать с собой все имеющееся в наличии.
Моя сумка была огромной – наверное, с чемодан на колесиках вроде тех, что сегодня люди волочат за собой в самолет. Только вот мой саквояж был без колес, а таскать мне его приходилось повсюду. В сумке чего только не было: грим, парики и локоны, заколки и лак для волос, перчатки разной длины, тонкие чулки телесного и черного цвета, булавки, набор для шитья, накладные ресницы и ногти, лак для ногтей, телефонный справочник Лондона, большой пузырек аспирина, мелочь для телефона, книга, какое-то вязание или вышивание, чтобы было чем занять себя в долгие часы ожидания, яблоко, бутерброд на случай, если не будет времени на обед; бывало, даже бутылочка дешевого вина, если съемка затягивалась до глубокой ночи… Я носила с собой туфли на шпильке, чаще бежевые или черные (всегда можно судить о достатке модели по качеству ее обуви). Еще у меня была огромная коллекция бижутерии. Помимо этого, я всегда имела в запасе бюстгальтер «пуш-ап», который помогал мне выглядеть чуть более фигуристой, и термобигуди. Модель с таким набором можно было считать суперсовременной и продвинутой – какой я, собственно, и являлась.
Но даже если ты прекрасно экипирована, часто бывает, что влиятельные друзья оказываются гораздо полезнее пудры и помады.
В Stockpot часто захаживал лондонский художник Тинкер Паттерсон. Он был высоким и очень красивым – бледнолицый, веснушчатый, с песочного цвета волосами. Время от времени он подрабатывал моделью, и, хотя у него была подружка, именно с ним у меня завязался первый серьезный роман.
Тинкер пригласил меня провести выходные в его прелестном, увитом розами коттедже в Кенте. Я едва могла сдержать волнение от перспективы выбраться из города на несколько дней. Мы поехали туда в пятницу вечером на его миниатюрном автомобиле «Остин 7» – компактной британской модели 1930-х годов, пережившей вторую молодость в экономные пятидесятые. В салоне было так мало места для ног, что рядом с ним малышка «Мини» кажется просторной. Когда мы приехали, Тинкер приготовил прекрасный ужин при свечах, после которого проводил меня наверх – как я решила, в гостевую комнату.
Я разделась, натянула ночную рубашку и откинула одеяло. На подушке, как в наше время мятные шоколадки в бутик-отелях, лежал пакетик с презервативом. «Интересно, что это?» – удивилась я. Мне даже не пришло в голову, что это может быть. Спустя какое-то время, к моему удивлению, в спальню зашел Тинкер с дымящейся чашкой какао. В полосатой хлопковой пижаме он был просто неотразим. Но по его виду нельзя было предположить, что он собирается читать мне книжку на ночь.
Тинкер регулярно сотрудничал с фэшн-фотографом Норманом Паркинсоном, чьи снимки я затерла до дыр еще в Уэльсе, и попросил Паркса, как он его называл, посмотреть меня. Так что я надела свой самый красивый костюм-«двойку» от Kiki Byrne с укороченным жакетом и гофрированной юбкой, которой еще придала дополнительный объем хрустящей нижней юбкой (у меня был свой секрет: чтобы юбка была жестче, я замачивала ее в воде с сахаром), и помчалась в студию в Глиб-Плейс в Челси. Едва переступив порог, я спросила, хочет ли он взглянуть на мое портфолио (в агентстве мне сказали, что это обязательно). Он ответил: «Нет, я не хочу смотреть, как вас снимали другие. Меня интересует только то, как вас вижу я ». А потом добавил: «У меня есть подработка на эти выходные, на моей ферме в Писхилле. Это фотография ню, если вы не возражаете».
Из всего, что он сказал, я услышала только слово «фотография». Не помню почему, но мне просто не пришло в голову, что я должна буду раздеться. Уже потом я всерьез задумалась, насколько это правильно и прилично. Не то чтобы я стеснялась своего тела (хотя теперь я понимаю, что Тинкер наверняка расхвалил его Паркинсону) – просто меня мучил вопрос, как бы к этому отнеслась моя мама. Впрочем, Парксу я тогда сказала лишь: «Хорошо», и мы отправились в путь, чтобы фотографировать меня бегающей по лесу нагишом. Он показал мне, что я должна делать. «Вот чего я хочу!» – воскликнул он, и его усы дернулись, когда он воспарил в воздух, выпрыгивая из-за дерева, – высокий, аристократически осанистый, в одной из своих любимых эфиопских шапочек на голове, которые он носил на удачу. Вот так все и случилось. Думаю, это была съемка для художественного каталога моды в духе «Листья осенних коллекций». Как бы там ни было, я чудесно провела время. Это был мой первый опыт работы фотомоделью. А потом мы пошли домой пить чай.
В 1959 году британский Vogue объявил конкурс моделей. На рекламном объявлении красовалась юная Нена фон Шлебрюгге (позже ставшая матерью Умы Турман) и многообещающий призыв: «Ты можешь оказаться на ее месте». Помню, кто-то из девчонок в Stockpot сказал мне: «Почему бы тебе не попробовать?» Я так и сделала. Претендентки состязались в четырех категориях: «Миссис Эксетер» для более зрелых моделей, две категории для двадцатилетних и тридцатилетних и юниорская «Свежая идея». Незадолго до этого Черри Маршалл отправляла меня в студию позировать для модельной открытки, поэтому у меня на руках уже была фотография, на которой я стояла с косичками, в объемном свитере и соломенной шляпке. Эту картинку я и отправила на конкурс. Через несколько месяцев пришло письмо из Vogue , в котором сообщалось, что я в списке финалисток, а потому приглашена на официальное чаепитие в Vogue House , где встретятся все участницы.
Я побежала на Ганновер-сквер, чертовски взволнованная, потому что, как уже говорила, нервничаю по любому поводу. В зале приемов стоял длинный стол, накрытый для чаепития, с гигантскими чайниками и стопками аккуратных треугольных сэндвичей с огурцом. Присутствовали финалистки, редакторы и фотографы Vogue , в том числе Норман Паркинсон и американец Дон Ханиман, который за пару недель до этого нанимал меня на первую в моей жизни серьезную работу. На той фотографии, сделанной с участием группы девушек, облепивших капот раритетного автомобиля, я, к счастью, позировала уже одетой.
Чуть позже были объявлены имена победительниц. Я выиграла в номинации «Свежая идея». Одним из призов была фотосессия с ведущими фотографами Vogue . Помимо прочего, нам разрешили после съемок оставить себе любой предмет одежды. Меня фотографировали дважды: первый раз я позировала в очаровательном коктейльном платье, а второй – рыбачила в резиновых болотных сапогах. Но мне почему-то не перепало ни того, ни другого.
И вдруг на меня посыпались заказы. Это был успех. Действительно, «звездный час Золушки». Мама была на седьмом небе от счастья. В то время у меня не получалось часто ее навещать, но, когда я все-таки приехала, она с гордостью показала мне мои фотографии, вырезанные из разных журналов. Среди них попадались снимки и других, внешне похожих на меня девушек. «Это не я», – говорила я матери. «Ну и что, – отвечала она. – Зато какая хорошая фотография, мне все равно нравится». И засовывала ее обратно в альбом.
Редакционная ставка в журналах и газетах составляла два фунта в день, а за съемки в рекламе платили пять фунтов (хотя, надо сказать, рекламных предложений было не так уж много). Поскольку часто нам платили за почасовую работу, мы должны были приходить полностью готовыми к съемке, чтобы не тратить время на переодевание и макияж. Забавно, но я совсем недавно освоила искусство профессионального макияжа у Черри Маршалл, а меня уже заказал для съемки в Vogue сам Фрэнк Хорват. Этот всемирно известный фотограф предпочитал почти полное отсутствие макияжа на своих моделях. На первом уроке в модельной школе нас призывали «быть готовыми к любым неожиданностям». Это подтвердилось, когда меня пригласил другой фотограф, Сол Лейтер. Он был знаменит тем, что фотографировал длинным объективом, и его «коньком» были фэшн-фотографии в стиле репортажа с городских улиц. Меня нарядили в студии Vogue и сказали, чтобы я выходила на соседнюю Ганновер-сквер, где меня должен был ждать Лейтер. Нарезав несколько кругов по площади, я вернулась в раздевалку, расстроенная и обескураженная тем, что умудрилась прозевать фотографа, и тут мне сообщили, что мистер Лейтер очень доволен сделанными снимками.
Моими современницами были Бронвен Пью, Сандра Пол, классическая английская красавица, которая вышла замуж за политика, и Энид Боултинг, чья дочь, Ингрид, тоже стала известной моделью и женой композитора Джона Барри, написавшего музыку к «бондиане». В фильме о Джеймсе Бонде сыграла небольшую роль (правда, трагическую) Таня Малле, которая, как и многие другие девушки-модели, благополучно вышла замуж за лорда. В то время вообще был бум на такие браки, в духе популярного сериала «Вверх и вниз по лестнице». Думаю, поэтому мама не стала возражать, чтобы я училась в модельной школе. Только вот охота аристократов на моделей продолжалась недолго. «Дело Профьюмо», потрясшее Великобританию в 1961 году, оказалось грязным сексуальным скандалом, в котором были замешаны министры, аристократы, советские шпионы и две девушки по вызову – Кристин Килер и Мэнди Райс-Дэвис. В прессе их завуалировано назвали «моделями», что больно ударило по нашей профессии, поскольку для британской публики «модель» стала практически синонимом «проститутки».
Из книги Грейс Коддингтон: «Grace. Автобиография»