Звонит мне друг вечером, голос дрожит и явственно сквозит нервяк и обреченность. Приди говорит, спаситель, принеси малька, все вопросы потом, умираю, срочно. А надо сказать, что в пьянке, за все на тот момент 20 лет нашей дружбы, он замечен не был.

  Пришел, принес коньяка, думаю посидим про книжки поговорим, про планы на совместную поездку на Соловки. Не тут то было — трясет человека аки застиранные трусы на осеннем ветру, что сушатся во дворе. Взять рюмку в руку не может, расплескивает, по зубам стеклом стучит. Соорудил ему стакан и трубочку для коктейлей, сидит, аристократ хуев, пытается поймать трубочку, втянуть в себя надежду на облегчение. Еле–еле смог, дальше следующая сверхзадача — не сблевать. Справился, откинулся, сидит, потеет. Какие уж тут книжки и Соловки, тут истории резче и суровее: Пил одиннадцать дней, очнулся на двенадцатый, денег почти нет, сил спуститься с третьего этажа за добавкой тоже нет. Вдруг — озарение и ангелы поют «эврика», я же запрятал 100 грамм под ванной, запрятал от самого себя. Достал, расцеловал, выпил. Не удержал, изверг из себя соки говн и расплакался слезой ребенка. Вот еле тебя смог набрать….   Надо ли говорить, что пить я с ним не стал, отвез его в дневной стационар на капельницы утром, надо ли говорить, что это потом еще повторялось несколько раз за тот год? Помогал конечно, а затем четко отрезал — разбирайся сам в своей башке, друг, никто кроме тебя там порядок и благолепие не наведет. Бухал он еще три года, ловили и сбивали палками его по всей области.   Но он оказался крепким малым, после очередного заплыва, где он был и что он видел в своих безднах известно только ему, он завязал и уже восемь лет не пьет.   А в компании всегда говорит: — Я свою цистерну уже выпил И улыбается так загадочно и мило, гад.   Но я то я знаю, что у него еще одна на запасных путях стоит нераспечатанная…